Информация как двигатель свободомыслия

«Право на информацию ничем не отличается от других прав: его содержание должно определяться исходя из реальных потребностей – при условии, разумеется, что под потребностью понимается не удовлетворение интересов или пристрастий, а становление личности», – написал французский философ Рене Майо (1905-1975) в своем эссе Droit à l’information et droit d’expression d’opinion («Право на информацию и право на выражение мнения»). Этот текст он представил ЮНЕСКО 30 июня 1947 года в ответ на опрос, проведенный Организацией на тему философских основ прав человека. Ниже мы публикуем отрывок из его эссе.

Рене Майо

Включение права на информацию в число прав человека представляет собой не просто меру по расширению и углублению знаний, доступных широкой публике. Оно предполагает радикальное переосмысление функции информации. Оно подразумевает, что информационные услуги, методы и даже организация информационной промышленности должны ориентироваться не на интересы или пристрастия тех, в чьих руках находятся средства производства, а на человеческое достоинство тех, кто отныне правомерно видит в них средства обеспечения свободы мысли.

Начиная с того момента, когда это право признается одним из прав человека, структуры и приемы, превратившие информацию в инструмент порабощения сбитых с толку человеческих умов в целях обогащения или укрепления власти, более не являются допустимыми; и те, кто каким-либо образом связан с распространением информации, должны видеть в ней орудие освобождения общественного сознания.

Право на информацию является естественным следствием права на образование, и уже одно это позволяет определить конкретное содержание информации.

Нередко его определяют как «факты», непредвзятые, объективные новости – то есть такие, которые не были подвергнуты толкованию. Не будем обманываться насчет практической пользы традиционного разделения фактов и мнений. Что есть факт? Это свидетельство некоего действительного события. Однако любой подбор фактов являет собой скрытое мнение. Ничто так не вводит в заблуждение, как иллюзия механической объективности. И в стремлении к свободе не стоит искать спасения в непредвзятости.

Более правильно было бы определить информацию как беспристрастное изложение материала, который может использоваться для формирования мнения. Если выражение мнения, будь то в форме наставления или довода, всегда является проявлением активной позиции, то одна из главных черт информации – в отличие от пропаганды или рекламы, ставящих целью навязывание определенного мнения, – это ее доступность.

Отсюда вытекает закономерный вопрос: если мы признаем право на информацию одним из основных прав человека, не подразумевает ли это признания права всех людей на получение доступа ко всем источникам знания при любых обстоятельствах? В этом отношении нельзя не задуматься о всевозможных запретах, самым законным образом направленных на защиту политических, экономических или личных интересов, как то государственные тайны, секреты производства и частная жизнь, – не говоря уже о многочисленных ограничениях практического характера.

Социально-историческая относительность

Однако когда мы провозглашаем право на образование, мы отнюдь не имеем в виду, что ребенок имеет право обучаться всему в любом возрасте и любыми способами. Мы лишь признаем, что взрослые обязаны передать ему необходимые для его развития знания с учетом его возрастных потребностей (и способностей). Право представляет собой не что иное, как инструмент – инструмент формирования человека как личности. А инструмент является таковым, только если он позволяет удовлетворить потребность.

В этом отношении право на информацию ничем не отличается от других прав: его содержание должно определяться исходя из реальных потребностей – при условии, разумеется, что под потребностью понимается не удовлетворение интересов или пристрастий, а становление личности.

По своей природе эти потребности нуждаются для своего удовлетворения в близости и общении между людьми, которые необходимы для выхода за рамки своего «Я». Совершенно очевидно, однако, что ввиду существенных различий между условиями существования и формами развития общества, потребности человеческих сообществ неодинаковы в разное время и в различной среде. Соответственно, потребность в информации у разных групп людей также различна.

Не следует бояться рассматривать права человека сквозь призму социально-исторической относительности. Такой реалистичный подход, учитывающий относительный характер прав, не только не воспрепятствует их обеспечению, но только он способен наделить их конкретным смыслом в глазах людей, которым предстоит их отстаивать.

Право на выражение мнений является еще более относительным с исторической точки зрения. Ибо если право на информацию следует считать одним из обязательных условий демократии – а значит, ее непреложным принципом, – то право на выражение мнений относится к сфере осуществления демократии и, следовательно, столь же обусловлено конкретными обстоятельствами, как и любые политические реалии и практики. Так, политический режим с устойчивыми институтами и гражданами, которым свойственна безучастность, толерантность или же развитое критическое мышление, может допускать очень большую свободу в отношении выражения личного мнения. Более того, он должен это делать, поскольку эта свобода является одним из важнейших двигателей прогресса.

Если же демократия находится под угрозой, а государство раздирает внутренняя борьба, если граждан его попутал бес легковерия, а также в том случае, когда демократическое государство охвачено революцией или находится в процессе восстановления, могут появиться все основания для существенного ограничения свободы выражения мнений, ибо она может стать преградой на пути единения общества.

Признать, что право на выражение мнений должно быть обусловлено историческими факторами, к коим относится конкретный демократический режим, вовсе не означает, что следует подчинить право человека интересам государства. Напротив, отказываясь принести возможности и преимущества конкретного предприятия в жертву абстрактному понятию, мы позволяем данному праву в полной мере обрести свой смысл.

Другие статьи Рене Майо, опубликованные на страницах «Курьера ЮНЕСКО» (текст на русском языке недоступен):

An Opinion on UNESCO’s role in Political Meetings, июнь 1948 г. (стр.7).

The Intruders: UNESCO’s Director-General looks at ethics in the mass media, февраль 1967 г. (стр.23).

International Year of Human Rights: Message by René Maheu, Director-General of UNESCO, апрель 1968 г. (стр.32).

La Civilisation de l'universel, октябль 1976 г. (стр.24).

René Maheu

It is an error to continue to regard freedom of information as an extension of freedom of expression, the latter itself proceeding from freedom of thought. The individualist concept implicit in this classical sequence, contemporaneous with a press organized on more or less artisan lines, not merely lags behind the concepts of modern political sociology; the economic and technical realities of today clearly involve the adoption of an entirely different viewpoint.

Whether it be the press, news agencies, the cinema or broadcasting, information today is only to a limited degree an expression of opinion. Essentially it is the preconditioning (or the satisfying) of opinion. It either precedes or follows opinion. Moreover that opinion is the opinion of the public and not of news operators, whose task it is in most cases to suppress their personal views. It is a question of mass opinion, and mass behaviour; the techniques of modern news belong to the field of mass psycho-sociology, and not of individual psychology.

The conditioning or exploitation of mass opinion and mass behaviour is today a major industry, whose operation is only to a minor degree affected by the individual views and reactions of its producers and even consumers: that is the social fact which we must take as our starting point.

Neither ethics nor politics can disregard this formidable mechanism. The task is to humanize it. I believe that is one of the major problems of this age.

If we are to prevent what too often occurs, the large-scale alienation of the masses, the same revolution must be achieved as regards information in this century as took place in education in the last century. Information must be a right (hence, too, a duty) and that right must belong to those whose thought is at stake.

The inclusion of the right to information among the Rights of Man means more than seeking a mere increase or improvement in the knowledge available to the public. It involves a radical reconsideration of the function of information. It means that the products, the methods, and even the organization of the news industry must be reassessed from the point of view not of the interests or prejudices of those who control its production, but of the human dignity of those who henceforth are justified in expecting of it the means of free thought.

From the moment that information comes to be regarded as one of the rights of man, the structures and practices which make of it an instrument for the exploitation, by alienation, of the minds of the masses, for money or for power, can no longer be tolerated; information becomes, for those who impart it, a social function in the service of intellectual emancipation.

The right to information is a natural extension of the right to education, and that very fact makes it possible to define its concrete content.

That content is sometimes defined as “facts” or raw news, i.e., news that is not interpreted. There should be no illusion about the practical value of the traditional distinction between fact and opinion. What is a fact? A piece of evidence. And the selection of a fact is an implicit expression of opinion. There is nothing more misleading than the chimera of mechanical objectivity. Nor can human liberty look for salvation to the impersonal.

A better definition of information would probably be a detached presentation of materials capable of use by anybody in the formation of an opinion. Whereas an expression of opinion – whether persuasive or challenging – is always militant, the characteristic of information, unlike propaganda or publicity, which proceeds by obsession, is availability.

This being so, it will be asked whether a corollary of the recognition of man’s right to information is not an admission of the right of all to access to all sources of knowledge in all circumstances. Leaving out of account questions of physical impossibility, this straightaway suggests to the mind the many restrictions imposed for the protection of the most legitimate political, economic or personal interests: secrets of State, manufacturing secrets, domestic privacy.

But the proclamation of the right to education does not ipso facto mean that the child has a right to learn anything, at any age, and anyhow. It only means that it is the duty of adults to give the child the knowledge necessary for his development in the light of his needs (and capabilities) at his age. A right is no more than an instrument ‒ an instrument for building up man in man's mind. And an instrument is only an instrument if it is related to needs.

The same is true of the right to information as of all other rights: its legitimate content must be defined in terms of real needs. Conditionally, of course, on the word 'needs' being understood to mean the needs of human development, and not of self-interest or passion.

Of their very nature, those needs involve a large measure of recourse to human fraternity and to exchanges between men, an appeal that will always extend far beyond mere egotism. It is true, however, that, as there are great variations in living conditions and modes of development, the needs of human groups are not identical at all points in time and space. These groups do not all need the same information.

There must be no fear of introducing into a consideration of the rights of man this element of historical and sociological relativity. So far from putting in peril the effective achievement of those rights, only a realistic appreciation in the light of that relativity can give them concrete meaning for the men who must fight to make them triumph.

The right to the expression of opinion is much more closely geared to historic relativity. While the right to information must be numbered among the conditions of democracy and thus has the force of a principle, the right to the expression of opinion is part of the exercise of democracy and, as such, shares the relativity of all political realities or practice. A regime blessed with stable institutions and with a body of citizens apathetic or tolerant or whose critical faculties are highly trained, can give the freest rein to the expression of individual views. Indeed it must do so, in the sense that, more than any other, it needs that indispensable stimulus to maintain progress.

Against this, a democratic order in peril in a State torn by passion or possessed of the devils of credulity or, again, a democracy fully committed to a revolutionary or systematic process of reconstruction, is justified in imposing considerable limitation on the freedom of individual expression, the exercise of which is necessarily hostile to complete unity.

Recognition that the right to the expression of opinion must be conditioned by the historical perspective of a particular democracy, is not sacrificing a human right to reason of State. On the contrary, that right is thus given its full meaning by refusal to sacrifice to an abstract concept the merits and chances of success of a concrete undertaking.

Nor is it a question of limitation from outside, as when human liberty is assailed by Fascism or any other tyranny, whether forcibly or by fraud. What is meant is the self-imposed restraint inherent in liberty, which is known as the sense of responsibility.

Just as it is derived from liberty through a twofold internal relationship, so that responsibility is itself twofold.

Firstly, all liberty exists in relation to a certain situation and consequently assumes that situation wherefrom it emerges, at the very moment when by its operating it affirms its power to repudiate it. Thus any expression of free opinion, to be valid, to be its true self, must have regard to the historical and sociological background against which it stands.

Secondly, any expression of free opinion is an attempt to affect the liberty of others. That expression is in essence far more an appeal directed to other free men than the mere exteriorization of an inner conviction. If I express my thought, I do so partly, no doubt, to clarify or demonstrate my own views, but mainly to convince others. But I cannot, without danger of self-contradiction, use my liberty to appeal to the liberty of others without treating their liberty as liberty, i.e. without respecting it.

Thus, recognition of the perspective of the historical moment of society and respect for the liberty of others impose on every citizen in the expression of his views a twofold set of imperatives, whereby he must judge the possibles; these are summed up in the single word, responsibility. Responsibility decides the extent to which the right to the expression of opinion is valid. And hence that extent is relative, like responsibility itself.

In strict ethics, only the subject can and may assess his responsibility, and consequently put a term to the exercise of his liberty in the act of expression of opinion.

But politics replace the disintegrated particles of absolute individual subjects by an ideal collective subject modelled on the framework of the State. Democracy is the reign of the “general will” of the individual citizens. Whether that “general will” is a real force in a living being or a regulating fiction, is a matter of philosophic theory. In practice it is enough that in normal conditions that “general will” be identified by hypothesis, with the majority vote, though capable – in extraordinary periods, e.g. during a revolution ‒ of being embodied in a minority. Thus in a democracy there is a recognized judge of the individual's responsibility in the expression of his views. To be a democrat is to acknowledge that judge.

Admittedly, as no one can be fully a democrat save in a democracy already achieved, and as there are only imperfect potential democracies, it is at all times the citizen's right ‒ and even his duty ‒ to judge his judge. It is the fear of that ultimate appeal which holds back the steps of majorities along the path of tyranny. And similarly it is always ultimately the citizen who decides freely in his own mind whether this is the time for law or for revolution.

That is where politics finally yield to ethics and are absorbed in them. Doubtless in such an appeal ad infinitum, where rules and safeguards successively pass away, there are growing risks of errors. But is there any liberty without risk? Risk abides in the heart of man, for man exists only by inventing himself.