Тьягу Родригеш: «Театр вносит вклад в коллективную память»

Беседу провела Аньес Бардон 
ЮНЕСКО

Вы начали заниматься театром еще в юности. Как это произошло?

В мир театра я пришел случайно. Я вырос в городе Амадора в пригороде Лиссабона и не слишком интересовался этим родом искусства. Однажды, когда мне было 14 лет, преподаватель социологии, который даже не был моим учителем, обратил на меня внимание на перемене — я сидел в стороне и читал — и предложил мне прийти на занятия драматического кружка, проходившие по утрам каждую субботу. Я не был записан и сомневался, что меня пустят, но учитель все же уговорил меня попробовать.

В следующую субботу я пришел на занятие, и удовольствие от общения с другими участниками и от работы с текстами побудили меня остаться. Однако в те годы у меня и мысли не было о театральной карьере. Лишь по окончании старших классов, после года ничегонеделания, я попытался поступить в Высшую школу театрального искусства Лиссабона, хотя особенно не готовился. Меня не взяли. По баллам я был первым в списке провалившихся. Другая абитуриентка, которая тоже не поступила, подала на апелляцию, и школа удовлетворила ее заявление и зачислила ее. Но так как в списке непоступивших она была третьей, пришлось зачислить и двух других абитуриентов, которые были впереди нее. Вот так я и еще один студент, Нуну Лопеш, который сегодня является одним из самых популярных актеров Португалии, и стали учиться в театральной школе. Как видите, в театр меня привела череда случайных событий.

Дело не может быть только в счастливой случайности. Большую роль в вашей карьере сыграла и тяга к театру.

Да, но тяга эта принимала различные формы. Я так и не закончил театральную школу, потому что влюбился в бельгийскую труппу из Антверпена, впервые совершавшую турне по Португалии. Я принял участие в мастерских с ее актерами и уехал вместе с ними, как деревенские мальчишки иногда уезжают с бродячим цирком. Благодаря этой труппе я познакомился с другими актерами, другими подходами к театральному искусству. Она раскрыла передо мной новые горизонты.

Я очень рано понял, что мое отношение к театру неразрывно связано с отношением к миру и к одному континенту — Европе. К слову, когда я работаю над очередной постановкой, я с самого начала задумываю ее как некую форму, которую можно будет перевести на другие языки. Моя воображаемая публика никогда не состоит только из португальцев. Театр для меня прочно связан с идеей бродячего искусства. Возможно, в этом видении есть нечто наивно-романтическое, но мне нравится, когда все, кто принимает участие в проекте, сплачиваются вокруг него, будто одна семья, пусть даже только на время. Но это время они проводят вместе, путешествуя по миру и рассказывая другим свои истории, а также собирая новые истории, которые послужат материалом для будущих проектов. Работать над спектаклем для меня — значит собрать чемоданы и отправиться в путь.

Ваша пьеса «Наизусть» (англ. By Heart), ставшая настоящей сенсацией, основана на реальных событиях: когда ваша бабушка начала терять зрение, она попросила вас выбрать книгу из ее библиотеки, чтобы выучить ее наизусть. Как это сугубо личное воспоминание превратилось в театральную пьесу?

Действительно, эта пьеса родилась из личного воспоминания, связывающего меня с моей бабушкой, от которой я унаследовал любовь к литературе и чтению. Когда она попросила меня выбрать книгу для заучивания наизусть, я сразу, в тот же день, — я очень хорошо это помню — понял, что этот момент станет отправной точкой для пьесы. Пожалуй, в этом тексте я больше всего раскрываю публике свою душу и глубже всего захожу в увлекательнейший лабиринт художественного повествования, пытаясь переплести незримые нити между такими писателями, как лауреат Нобелевской премии по литературе Борис Пастернак, и моей бабушкой, простой кухаркой из маленькой деревушки на северо-востоке Португалии. Эта пьеса также является своего рода приглашением в мир воображения и памяти, потому что в ходе представления я зову на сцену десять женщин и мужчин из зрительного зала и предлагаю им выучить сонет Шекспира — тот самый, который я выбрал для своей бабушки. Мне кажется, это позволяет физически ощутить то, как театр содействует сохранению коллективной памяти.

Пьеса «Наизусть» в некотором роде стала моей визитной карточкой. В ней затрагиваются основные моменты всех важных для меня тем, исследуются связи между реальностью и вымыслом, между личной и коллективной историей. Это также пьеса о силе слова. В своих спектаклях я стремлюсь не протянуть миру зеркало, а создать вымышленные истории, уходящие корнями в реальную жизнь.

Считаете ли вы, что коллективная память сегодня находится под угрозой распада?

Я думаю, что есть риск, что мы утратим способность к коллективному сохранению памяти о прошлом. Здесь необходимо провести разграничительную линию между архивами и памятью, то есть между событиями прошлого и осознанными действиями, направленными на то, чтобы помнить о них и на основе этих воспоминаний формировать ценности. Память для меня заключается не в знании того, что во время Португальской инквизиции XVI века имело место массовое убийство иудеев, а в способности делиться этим знанием с другими и тем самым содействовать развитию общественной мысли.

В этом смысле я думаю, что убежденность в безграничной и постоянной доступности информации представляет угрозу для коллективной памяти. В театре такой опасности нет, так как мы беспрерывно ведем диалог с мертвыми, как выразился немецкий поэт и драматург Хайнер Мюллер. Когда я ставлю пьесу Антона Чехова «Вишневый сад», я работаю с ним в паре. И благодаря физическому присутствию в зале зрителей — а без этого театр не был бы театром — мы с самой первой минуты спектакля вносим вклад в коллективную память.

В своих спектаклях я всегда обращаюсь к событиям прошлого, которые могут быть как личными, так и историческими, или же к произведениям прошлых веков, будь то древнегреческая трагедия или пьеса Шекспира. Когда я писал свою версию «Антония и Клеопатры», я ни в коем случае не преследовал цели превзойти Шекспира, но хотел вступить с ним в диалог. Я отталкиваюсь от материала, созданного в прошлом, но который тем или иным образом перекликается с современностью. Быть может, я занимаюсь театром с подросткового возраста, чтобы не чувствовать себя одиноко. Ведь память — это то, благодаря чему мы не одни.

Можно ли утверждать, что понятие памяти — центральное в вашем творчестве, что оно проходит через него красной нитью?

Честно сказать, я занимаюсь театром не для того, чтобы реализовывать какую-либо теорию или концепцию. Я собираю вокруг себя людей, рядом с которыми мне хочется пройти отрезок своего пути, потому что я ими восхищаюсь, потому что их личные или профессиональные качества дают мне желание работать с ними. Как правило, только на довольно поздних этапах работы я действительно понимаю, о чем мой спектакль и в какой степени он несет на себе отпечаток других произведений. Я много импровизирую. Размышления об эстетической стороне моей работы приходят позже.

Например, когда я написал пьесу «По мере невозможности» (фр. Dans la mesure de l’impossible), в основу которой легли рассказы людей, занимающихся гуманитарной деятельностью, я лишь во время репетиций понял, что ее главными темами являются повествование и вспоминание. В этом спектакле я не показываю, а рассказываю истории, пережитые другими людьми и оживляемые ими в памяти. Точно так же в пьесе Софокла мы не видим своими глазами, как Антигона умирает в пещере, а узнаем о происшедшем из душераздирающего рассказа вестника. Мне очень нравится эта театральная форма, которая требует от публики представить себе то, что ей не могут или не хотят показать.

Когда вы заняли пост директора Авиньонского театрального фестиваля, вы решили проводить каждый новый его выпуск под знаком определенного языка. Почему?

Я сделал это по нескольким причинам. Первая из них связана с историей самого фестиваля, который проводится с 1947 года и является символом демократизации культуры во Франции. Со временем он получил известность во всем мире и стал одним из крупнейших, почти легендарных событий в области исполнительского искусства. Придать этому фестивалю статус международного хотел еще его основатель Жан Вилар, который в 1960-е годы открыл его сцену для представителей не только других видов искусства, но и других культур.

Сегодня, спустя почти 80 лет с момента своего основания, Авиньонский фестиваль продолжает воплощать в себе нашу способность объединяться благодаря интересу к инаковости. На нем мы вместе, потому что все мы разные. Поочередно давать приоритет различным языкам — это способ продемонстрировать, что мы смотрим на мир не через призму границ и национальностей, а через призму языков, то есть гораздо шире.

К примеру, в 2024 году фестиваль пройдет под знаком испанского языка, и по этому случаю мы планируем показать спектакли на коренных языках Латинской Америки, некоторым из которых грозит исчезновение. Это возможность увидеть мир в свете его многообразия и исторической сложности.

Не находите ли вы, что такое открытое видение все сложнее доносить до окружающих?

Может быть, но, во всяком случае, я считаю, что необходимость в нем ощущается все острее. Мы живем на континенте, где политические и социальные силы, выступающие за закрытость и изоляцию, имеют большой вес. Художественное творчество же обладает способностью прокладывать мосты между разными культурами. В этом плане я не могу не думать об истории своей семьи — эмигрантах из Португалии, бежавших во Францию во время диктатуры Салазара по политическим причинам.

Сегодня мне посчастливилось вернуться в эту страну и занять должность директора Авиньонского фестиваля. Я чувствую себя в долгу перед той частью общества, которая по-прежнему ценит радушие и гостеприимство. Я также чувствую, что на мне лежит обязанность отстаивать эти ценности. Открытость к другим культурам, языкам, мировоззрениям — важнейшее условие, без которого невозможно развитие общества и совместное сосуществование.

Как вы относитесь к своему родному языку?

С большой любовью! Чем больше я учу иностранных языков, тем лучше понимаю, что именно португальский позволяет мне выразить то, что у меня на душе. Я довольно бегло говорю на английском, французском и испанском. Моих знаний этих языков хватает, чтобы играть на сцене. Я также могу вполне сносно разговаривать на других языках, например на итальянском. Но свои пьесы я пишу на португальском, потому что только он позволяет мне выражать свои мысли действительно свободно. И это единственный язык, в котором я могу сознательно отходить от правил. Если я нарушаю нормы французского или английского языка, то это просто ошибка. Если же я делаю это в португальском, то это поэзия.

Если бы вам нужно было выбрать одну единственную книгу для себя самого, что бы вы выбрали?

Это очень сложный вопрос, особенно если речь идет о последнем, окончательном выборе. Когда я размышлял над такой книгой для своей бабушки, я сделал список с несколькими вариантами. Затем я написал Джорджу Стайнеру, весьма эрудированному человеку, который был преподавателем в Кембриджском университете. Я так и не получил ответа и, как вы уже знаете, остановил свой выбор на «Сонетах» Шекспира. Когда я закончил пьесу «Наизусть», у меня появилась возможность приехать в Кембридж и встретиться со Стайнером. 

Оказалось, что он не получил мое письмо, так как к тому времени уже вышел на пенсию и не работал в Кембриджском университете. Тогда я спросил его, какую книгу он бы посоветовал мне, если бы мое письмо до него дошло. Он назвал «Сонеты» Шекспира «неплохим выбором» и добавил, что его ответ разочаровал бы меня, так как для него нет последней книги, есть только следующая. Так что, если бы мне действительно нужно было выбрать для себя такую книгу, мне, вероятно, пришлось бы поставить спектакль, чтобы найти ответ.